Наталия плугарь: «я боюсь прекращать проекты»
Не обращая внимания на удачи, русским венчурам предстоит решить еще массу неприятностей – а также защиты не только инвестиций, но и самих инвесторов, считает генеральный директор «ВТБ Капитал Управление активами» Наталия Плугарь.
– Наталия, ваша компания совершила самую известную сделку российского венчурного рынка – вывела на IPO проект «Русские навигационные разработки». Но имеется в вашем спорные проекты и портфель – Погарская картофельная фабрика либо презервативы «Изитейл». Вы по большому счету довольны тем, как работается с венчурами?
– По закону я не могу обсуждать проекты отечественных фондов, потому, что они предназначены для квалифицированных инвесторов.
– А из-за чего венчурные проекты инвестируются как раз через ЗПИФы, а не, к примеру, через ООО либо какой-либо второй вариант фонда прямых инвестиций?
– Управляющим компаниям было весьма интересно трудиться с венчурными проектами, и показалась мысль «упаковывать» их в виде закрытых паевых фондов. Коммисию МЭРТа, которой руководила сегодняшний министр Эльвира Набиуллина, устроила предложенная модель, потому, что спецдепозитарий снабжал контроль за расходованием национальных средств. Так государство фактически в первый раз обратило внимание на венчурный рынок.
И если бы данный механизм не начал развиваться тогда, быть может, и по сей день венчурная тема не стала бы таковой актуальной. Но практика продемонстрировала, что трудиться с венчурными деньгами в ПИФе весьма сложно, и в первую очередь из-за ограничений, поскольку инвестиционное законодательство написано, в первую очередь, для рынка ценных бумаг и не учитывает многих изюминок венчуров.
– Вы имеете в виду запрет раскрытия информации?
– Данный запрет – очевидный курьез. Из-за него кроме того выступающие на конференциях управляющие, в принципе, смогут попасть под штраф. А ведь это национальные деньги, и тут, напротив, нужна открытость. Мы желаем развивать венчурный рынок, а примеров успешного инвестирования как словно бы не существует – другими словами говорить о них запрещено.
Соответственно, для инвестора нет никакого стимула идти на данный рынок. на данный момент стали принимать поправки к этим нормам, но неприятность решается только частично. Само собой разумеется, принципиально важно, что сейчас не доходит до парадокса, в то время, когда мы не могли разглашать подробности работы фонда кроме того спецдепозитарию.
– Другими словами тот самый контроль, для которого все затевалось, фактически не действовал?
– Нет, само собой разумеется, данные о сделках они приобретали. Но в достаточно ограниченном количестве.
– Все говорят об данной проблеме. Вы признанный на рынке специалист по регулированию, сообщите: что конкретно делать-то?
– Разрешить право раскрывать данные. И сделать это необходимым, в случае если речь заходит о национальных деньгах. Несложно утвердить список инвесторов, информация о вложениях которых раскрывается.
Остальные – по усмотрению.
– Но так как запрет введен не «с потолка» – был же в нем какой-то суть?
– Имеется изначальное несоответствие: информация о фондах квалифицированных инвесторов не раскрывается, дабы простые, неопытные граждане, не осознающие рисков, не стремились инвестировать в эти фонды. Но так как на то он и квалифицированный инвестор, дабы стать им было не так уж легко.
– Возможно договориться с какой-нибудь управляющей компанией – так как формально достаточно, дабы каждая УК признала инвестора квалифицированным.
– Управляющие не идут на такие риски. Несложнее договориться с брокером и «создать историю» – формально пропустить через счет нужный количество каких-нибудь бумаг, для получения квалификации. Я знаю, что такие рыночного предложения имеется.
Но такие хитрости должны оставаться проблемой тех, кто на них идет, а не усложнять работу всего рынка. Вряд ли, в случае если мы начнем раскрывать данные о венчурных проектax, все пенсионеры тут же побегут записываться в квалифицированные инвесторы. Пускай не требуется раскрывать доходность самого фонда, но из-за чего бы не дать нам рекламировать отдельные проекты? В противном случае мы кроме того ничего не можем противопоставить слухам.
Сравнительно не так давно на слушаниях в Совете федерации депутаты возмущались, что также не смогут взять доступа к этим сведениям.
– Кстати, говорят, была какая-то важная история с кражей национальных денег на Погарской картофельной фабрике?
– Я таковой информацией не располагаю, а больше ничего сообщить не могу. Мы можем лишь просить РВК и сами компании, дабы они говорили.
– Но так как успешной компании нет ничего, что мешает самой себя рекламировать?
– Компании не обожают гласности, до выхода на IPO известность им фактически не нужна – у них вторых забот хватает. Это нам нужна реклама, причем не самореклама, a продвижение рынка в целом.
– Из-за чего сама РВК так мало говорит о собственных проектах?
– Это вопрос не ко мне.
– А по большому счету возможно ли вычислять эти инвестиции достаточно защищенными? Вон, сколько скандалов вылезло в лицензии – и кризис у управляющих компаний были, и спецдепозитарии. В итоге же управление ФСФР жаловалось, что «приходишь – а в том месте ни управляющих, ни спецдепозитария».
– Лицензия – это очень значительный момент. Так как лишение ее машинально свидетельствует для управления компании утрату профессии: о руководящих должностях в этом бизнесе нужно будет забыть. Само собой разумеется, могут быть люди, которым это не столь принципиально важно. Но от них также имеется защита: для выполнения лицензионных требований требуется $2 млн живых денег. прочие бумажки и Никакие «векселя» для этого не сгодятся – лишь ликвидные активы.
И они должны сберигаться ликвидными всегда: зарегистрировать тут и капитал же дать эти деньги кому-нибудь «взаймы» уже не окажется.
– К вопросу о рисках: в случае если заблаговременно предполагается, что не все венчурные проекты «сработают», значит, успешный проект обязан не только сам принести доход, но и покрыть убытки. Получается, что идею обычного устойчивого бизнеса с доходностью, скажем, 20% годовых вы финансировать не станете?
– Да, «легко хороший проект» с доходностью на уровне 20% годовых венчурам не подходит. Имеется и масса вторых качеств. К примеру, региональные власти, как соинвесторов местных фондов, довольно часто больше интересует не эффективность и доходность проекта, а какое количество рабочих мест и как не так долго осталось ждать он даст. По причине того, что будущий доход для них – что-то непонятное, а рабочие места возможно «потрогать». А частному инвестору, напротив, нужен доход.
В таких условиях «среднему хорошему проекту» легко остаться за бортом.
– Каким должен быть проект, дабы вы его забрали?
– У нас на данный момент в работе более 20 проектов. Мы верим изначально в любой из этих проектoв. Но сформулированная мысль – это еще не предмет интеллектуального права, значительно ответственнее вопрос реализации. Исходя из этого мы не заберём одиночку, даже в том случае, если его мысль и имела возможность бы быть занимательной.
Управляющая компания не должна создавать команду, это не ее функция. Ответственна конкурентоспособность товара – или дабы для того чтобы продукта по большому счету не было на рынке, или дабы у него, напротив, были успешные зарубежные аналоги. И команда обязана знать, не только как сделать продукт, но и как его реализовывать.
– А как же быть с тезисом «хороший товар реализует себя сам»?
– На российский рынок весьма сложно попасть, даже в том случае, если полезность товара очевидна. Забрать, к примеру, конкурсы по госзаказам. Все знают, как они проходят. Коррупции большое количество, и время от времени дело кроме того не в прямых взятках, а в сформировавшихся связях, каковые никто не желает разрушать.
Но коррупция – не единственная неприятность. К примеру, создано новое горючее, более недорогое и действенное. Как его реализовать, в случае если конкурс заявлен на поставку угля?
В случае если государство желает продвигать венчуры, то, возможно, был бы суть ввести для них, к примеру, квоты на таких конкурсах.
– Необычно слышать, как глава компании, входящей в группу ВТБ, жалуется на недопонимание с национальными органами.
– Да, мы трудимся под брэндом ВТБ, и, быть может, у нас бы нашлись какие-то лоббистские ресурсы. Но так как венчурному рынку рассчитывать необходимо не на лоббирование, а на совокупность продвижения новых товаров. Глава «Роснано» Анатолий Чубайс сравнительно не так давно сказал о необходимости формирования спроса на инновационные продукты, а получается, что сперва необходимо организовать механизмы для самого этого формирования.
В то время, когда РВК выходила на рынок, все было здорово, все говорили: «Превосходно, на данный момент мы все эти миллиарды разместим!» А оказалось, что нет ни совокупности НИОКР, ни посевных структур, ни механизмов выхода на рынок – и среди всего этого в пустоте висят венчуры.
– Про неприятности с посевной стадией говорят многие, но с выходом-то на рынок какие конкретно сложности? Или проект успешен и наладил продажи, или он не успешен.
– К примеру, отечественный проект удачно изготовил первую партию товара – пора строить завод. Но у меня в фонде таких денег нет, венчуры не строят фабрик. Банк не позволит кредит под одну разработку, ему необходимо обеспечение. Имеется программа РосБРа по помощи проектов в стадии роста – но что-то реально на рынке я его не вижу. Где примеры, дабы РосБР профинансировал строительство венчурного производства?
Эту проблему нужно решать.
– Строятся же технопарки?
– То, что у нас именуется «технопарками», – это не технопарки. Они подходят разве что для компьютерных проектов, где не нужно ничего делать. Но никакой российский технопарк не предполагает наличия ни лабораторий, ни умелых полигонов, ни, скажем, лизинга оборудования. Другими словами сообщение либо IT, где нужен минимум оборудования, еще как-то трудятся, а, к примеру, химические проекты новаторам не продвинуть никак.
Нам предлагали проект по созданию лекарства от рака – но это весьма дорого, это миллиарды. И тем более таких денег нет в региональных венчурах.
– Как это «нет денег»? Бюджет РВК – 30 млрд рублей, а за год освоено лишь 2,7 млрд рублей – другое на депозитах лежит.
– Раздать деньги по фондам несложно – и они будут совершенно верно так же лежать на депозитах. У нас также отнюдь не все проинвестировано. Нам и еще одному фонду – «Биопроцессу» – выдали всю сумму сходу, но на следующем конкурсе процедуру пересмотрели.
Сейчас фонды приобретают деньги траншами – другими словами то, что не положено фондами, лежит у РВК. То же и с посевным фондом.
– Ну прекрасно, а из-за чего не положено-то? Вот вы завод желаете строить – так пускай РВК на свободные деньги и выстроит?
– Венчурному фонду нельзя вкладывать все деньги. Для обычной работы ему необходимо проинвестировать приблизительно 50–60% собственных средств. В первую очередь, вследствие того что венчур – это рисковый бизнес, и любому проекту в любую секунду может потребоваться дополнительное финансирование. И запрещено по каждому такому предлогу искать нового инвестора либо ликвидировать проект только вследствие того что у фонда нет свободных денег.
Кроме этого фонду в течении всего его существования необходимы сервис, инфраструктура – и их также необходимо оплачивать. Наконец, управляющая компания все это время приобретает вознаграждение, а проект возможно реализован и через дюжина лет. Так что запас прочности нужен.
– Вы по большому счету не жалеете, что ввязались в это дело?
– Каждому думается, что если бы возвратиться на пара лет назад, то очень многое сделал бы по-второму. К примеру, на данный момент мы видим, что кое-какие проекты нужно было в противном случае структурировать – по-второму определять доли собственников, объёмы и сроки финансирования. И дело не только в том, что венчур – достаточно тяжело прогнозируемая вещь.
Громадную роль сыграл кризис – кое-какие рынки сбыта пропали, а на вторых, напротив, позакрывались соперники. В кое-какие компании было нужно додавать средств.
– Сообщите, а вдруг, к примеру, РНТ – таковой хороший проект, то для чего вы его реализовали? Так как те акции, что дорожают на данный момент в чужих руках, имели возможность бы остаться вашими?
– Если бы мы не вышли на IPO, то цена отечественных акций так и осталась бы на том же уровне. А на данный момент та часть, что осталась у нас в портфеле, уже реально дорожает.
– Но вы же направляли дополнительное финансирование в другие проекты – возможно, и данный стоило придержать? Как по большому счету определяется будущее проектов – какой покинуть, а какой закрыть?
– Одна компания в отечественном портфеле сначала считалась фаворитом, но со временем стала одной из нехороших. Но мы ее не закрыли, поменяли менеджмент, рынок за это время также поменялся – и у проекта опять показались возможности. Так что ответ судьбы проекта не должно быть эмоциональным. Имеется и второй нюанс: до тех пор пока государство не приняло решения о прощении венчурных неудач, пока это остается декларацией, я опасаюсь заканчивать проекты.
Сходу спросят: «Куда казенные деньги дели?».
– Президент Медведев, думается, светло высказался по этому поводу?
– Я как-то задала вопрос об этом y Анатолия Чубайсa, он ответил: «Это поручение президента направлено не только нам, но и прокуратуре». И практически на следующий сутки стало видно, как это поручение исполняется: из прокуратуры пришел запрос с требованием указать, сколько было неудачных проектов и кто конкретно принимал решения об инвестировании
