Мошенники высшей пробы
130 лет назад, во второй половине 70-ых годов девятнадцатого века, Кронштадтский коммерческий банк приказал всем своим вкладчикам продолжительно жить. // Евгений Жирнов.Издание «Деньги» № 35 (740) от 07.09.2009
Как выяснилось на следствии, наиболее значимую роль в провале банка сыграл князь Дмитрий Оболенский, пробовавший вместе с его управлением нажиться на военных поставках.
Второй представитель высшей аристократии — князь Борис Голицын получал на том, что брал огромные залоги с желающих взять у него место управляющего, но после этого должности не давал и денег не возвращал. А мошенничества с наследствами и завещаниями в светских кругах случались столь довольно часто, что прекратили кого-либо удивлять. Причем из всех отечественных великосветских персонажей, появившихся на скамье подсудимых за мошенничество, только жандармского полковника Меранвиль-де-Сенклера приговорили к ссылке, откуда он благополучно бежал.
Фальшматери
Пара лет назад Интерпол опубликовал результаты обработки статистических информации о социальном статусе преступников. Как узнали эксперты, процент тех, чье поведение противоречит нормам уголовного законодательства, не зависит от социальной группы и страны и везде однообразен, будь то бомжи либо светские львы.
В сообщении, действительно, не говорилось, что наряду с этим преступников из низов практически в любое время ждет наказание по всей строгости закона, в то время как дела представителей элиты не через чур довольно часто доходят до суда. История правонарушений отечественных аристократов — живой тому пример.
Самым распространенным видом правонарушений русского дворянства в течении продолжительного времени оставались разнообразные аферы с выдачей и многократным залогом поместий ничем не обеспеченных векселей. Но постоянно оставалась надежда спастись от кредиторов и выпутаться из, казалось бы, неисправимых долгов, взяв богатое наследство. И потому представители кроме того самых богатых и титулованных семейств часто пускались во все тяжёлые, дабы приблизить сутки получения наследства.
К примеру, подлив состоятельному и зажившемуся на этом свете родственнику в чай что-нибудь наподобие крысиного яда. Но на душегубство решались не все, и основное воздействие начиналось уже по окончании смерти наследодателя — истории наподобие исчезновения либо подделки завещаний позже годами обсуждались в светском обществе.
Так, в первой половине 60-ых годов XIX века случилось скандальное событие, имевшее продолжительное и еще более скандальное продолжение: граф Владимир Владимирович Мусин-Пушкин женился на собственной давешней любовнице Елизавете Бекман. Данный брак не имел возможности не обеспокоить родственников графа. Мусин-Пушкин не отличался крепким здоровьем, и доктора полагали, что рассчитывать на продолжительную и радостную судьбу ему не приходится.
Но на первых порах очень сильно не переживали: за многие годы сожительства с аристократом Бекман ни разу не беременела, а потому ввиду отсутствия прямого наследника брат Владимира Мусина-Пушкина Алексей считал, что сможет откупиться от невестки не через чур большой суммой и взять все другое наследство в собственный единоличное распоряжение.
Но скоро, к кошмару родственников Мусина-Пушкина, новоявленная графиня начала рассказывать окружающим, что ожидает ребенка. А некое время спустя она наняла в качестве прислуги беременную женщину, что еще больше насторожило родных графа. Дабы обезопасить себя, они в мае 1862 года уговорили уже совсем больного Владимира Мусина-Пушкина послать жену на обследование на предмет беременности, показателей каковой доктора у нее не нашли.
Однако полгода спустя, 27 октября, граф среди ночи разбудил прислугу и весело сказал, что графиня благополучно родила дочь. Через пара дней ребенка крестили и нарекли Александрой. И именно она пять лет спустя, в то время, когда Владимир Мусин-Пушкин скончался, стала главной наследницей его состояния и имущества.
Возмущению родственников покойного графа не было границ. Алексей Мусин-Пушкин подал в суд прошение, в котором потребовал признать Александру незаконнорожденной и не имеющей никакого отношения к Мусиным-Пушкиным. Он обосновывал, что матерью девочки была крестьянка Азаева, помогавшая у его снохи.
А та, со своей стороны, свидетельствовала, что графиня, увидев ее беременность, уговорила ее дать ребенка. И еще говорила, что ее послали в Москву, но с дороги вернули обратно и поселили в сенях, рядом с помещением графини, где она родила и пребывала безнадёжно до тех пор, пока не оправилась по окончании родов.
Обвиняемая в мошенничестве графиня на допросах сперва упорно держалась собственной версии: ребенок — ее, родила его именно она. Действительно, после этого ненадолго поменяла показания, объявив, что ребенка из Москвы привез супруг и уговорил ее заявить младенца своим. Позже она возвратилась к начальной версии и держалась ее в течении всего суда, что проходил в первой половине 70-ых годов девятнадцатого века.
Графиню обвинили в подлоге акта о рождении ребенка, а крестьянку Азаеву и еще одну прислугу, Федосью Семенову,- в пособничестве правонарушению. В один момент граф Алексей Мусин-Пушкин выдвинул гражданский иск, что в суде поддерживал известный юрист Федор Плевако. Но все его красноречие на этом ходе расходовалось впустую.
Присяжные, по сути, принимали обстановку так: с одной стороны — лощеный аристократ, что пробует расширить собственный и без того несметное достаток, с другой — сирота, которую он пытается обобрать. Помимо этого, при признания вины подсудимых присяжным практически было нужно бы послать в колонию либо ссылку трех дам, и без того много настрадавшихся и в жизни, и на протяжении следствия. Так что вердикт не имел ни мельчайшего отношения ни к истине, ни к событиям дела.
Всех обвиняемых оправдали, а в удовлетворении гражданского иска графу Мусину-Пушкину отказали.
Как водится, в связи с таким финалом истории с наследством Владимира Мусина-Пушкина у Елизаветы Бекман показалось много подражательниц, старавшихся окольцевать старых либо больных вельмож и закрепить собственные права на наследство посредством безотлагательно показавшегося ребенка. Все ее неточности были учтены, и женщины, например, строго выполняли правила маскировки: подвязывали на животы подушки особой формы, вовремя меняя их на другие, большего размера, а детей брали у незнакомых дам, пробовавших дать незаконнорожденных чад в приют. В один момент они материально заинтересовывали акушеров и врачей, готовых в ночи и любое время дня подтвердить, что их пациентка лично выносила и родила наследника большого состояния.
Братья-вымогатели
Куда более распространенным в России был второй тип правонарушений — в то время, когда законного наследника всеми методами, впредь до похищения либо убийства, лишали возможности распоряжаться взятым имуществом. Таких правонарушений насчитывалось десятки каждый год, но власти вмешивались в подобные внутрисемейные дела только в крайних случаях, аналогичных тому, что обрисовал в мемуарах милицейский офицер В. П. Селезнев.
В марте 1871 года был я на ярмарке в м. Алферове, где остановился у полковника Аркадия Петровича Чебарева. Раз за обедом собралось у него довольно много помещиков. Один из них передал ходившие упорные слухи о том, что дочь помещицы Марьи Старохацкой уже более двух лет как провалилась сквозь землю из дома и только бог ведает, где она на данный момент находится.
Так как она богатая наследница еще бабушкиного достояния, то братья ее Петр и Иван словно бы бы спровадили ее неизвестно куда, а возможно, кроме того послали к праотцам .
Подобное заявление полицейский не имел возможности покинуть без внимания.
Госпожу Старохацкую я лично знал, она имела поместье в 5 тысяч десятин почвы, слыла же дамой, богатой наличными деньгами, и имела трех сыновей: Николая женатого и холостых Ивана и Петра. Не считая провалившейся сквозь землю дочери Екатерины у ней было еще две дочери замужем… Выслушав и сообразив все это, я срочно отправился к г. Старохацкой.
Через жену и прислугу управляющего я выяснил, что никто в доме, кроме того сама мать, не знает, где ее дочь Екатерина, отсутствующая более двух лет, и что довольно часто по этому поводу бывают истории и домашние проблемы между сыном Иваном и матерью. Не знали кроме этого об участи Екатерины ни брат Петр, ни сестра Вашна.
Взяв согласие прокурора и губернатора, Селезнев взялся за дело.
В первую очередь я попытался сблизиться с семьей управляющего имением г. Старохацкой. От жены его я определил следующее: Екатерина Ивановна воспитывалась в Одесском институте благородных девиц: по наследству от бабки собственной она, как любимица ее, взяла на собственный имя имение в Екатеринославском уезде в 3 тысячи десятин, в Одесском банке на ее имя были положены во второй половине 40-ых годов XIX века 50 тысяч рублей.
Она отлично окончила университет и приехала из Одессы радостная и здоровая и еще в течение двух лет была здорова, но после этого начала болеть, начались с ней истерические припадки. Она довольно часто жаловалась на страшную судьбу в доме, на ужасные угнетения со стороны братьев, Ивана и Николая, на то, что ее грабят, заставляют подписывать какие-то бумаги, а если она не соглашается подписывать, то выкручивают ей левую руку, до тех пор до тех пор пока она не подпишет.
Жаловаться никому она не имела возможности, по причине того, что братья никуда из дому ее не пускали и никого у себя не принимали. Наконец ее перевезли в Екатеринославское имение, где она прожила пара месяцев совсем одна, а позже и совсем провалилась сквозь землю. Молва гласила, что имение в Екатеринославском уезде было уже не Екатерины Ивановны, а Ивана и братьев Николая Старохацких, и и деньги, пребывавшие в Одесском банке и принадлежавшие Екатерине Ивановне, забраны братьями.
О итогах расследования сыщик доложил прокурору и губернатору. Но главным результатом стало то, что братья Старохацкие забеспокоились и выдали себя.
Как ни тайно было сказано это дело прокурору, но опоздал он еще передать его следователю, как уже была задержана весточка от Николая Старохацкого к брату Ивану в Москву для того чтобы содержания: Брат, устрой все прекрасно; уже зашевелились. Благодаря этого срочно отправился в Москву судебный следователь Погромов и в том месте разыскал Екатерину Ивановну.
Оказалось, что ее держали неотлучно в одной комнате, она не мылась и не наряжалась; в волосах на голове развелось множество насекомых; она пребывала практически в состоянии идиотизма. До этого же заточения она около 8 месяцев находилась в безумном доме в Москве, но в том месте больше не желали ее держать, поскольку обнаружили, что она вовсе не больна психически. Оба брата Старохацкие были арестованы и заключены в под стражу: один в г. Новомосковске, а второй — в Верхнеднепровске.
Но и в этом случае явным преступникам удалось не понести наказание.
Дело это,- вспоминал Селезнев,- длилось 6 лет. Любой раз вызывали на суд, но другой раз совсем не было разбирательства, а другой раз при оправдательном вердикте присяжных прокуроры протестовали, и дело снова назначалось к слушанию. Во второй половине 70-ых годов девятнадцатого века я был уже ассистентом Ростовского уездного исправника.
В это же время дело их было назначено к разбору в том году на 5 ноября. По случаю войны с Турцией на это время был назначен по Высочайшему повелению призыв запасных нижних чинов, и меня на разбор дела руководство не разрешило войти. Это был последний разбор означенного дела; на суде не было ни меня, ни судебного следователя Погромова, основных свидетелей.
Многие свидетели переменили собственный показание, и Старохацкие были оправданны; прокуратура больше не протестовала.
Князья-стяжатели
Война с Турцией закончила делоСтарохацких и стала началом еще более громкого для собственного времени дела князя Оболенского. Как говорил позже сам Дмитрий Дмитриевич Оболенский, он в начале турецкой кампании взялся за коммерческие операции только из патриотических эмоций и по просьбе давешнего привычного генерала Кауфмана.
Все поставщики в связи с начавшейся войной взвинтили цены на поставляемые армии товары, включая продукт, считавшийся тогда основным в солдатском снабжении,- сухари. Торговцы потребовали за мешок сухарей 4 руб. 50 коп., в то время как казна соглашалась платить на 2 руб. меньше.
В следствии ситуация , в то время, когда армия имела возможность остаться без главного продукта питания.
И как раз эту проблему князь собрался дать добро. Он взялся поставить армиям потребное количество сухарей по назначенной цене. Но беда заключалась в том, что собственных средств у Оболенского ни при каких обстоятельствах не бывало — жил он за счет доходов с широкого имения жены. Но у него было должность шталмейстера и громкое имя при дворе Александра II.
Будучи знатоком скаковых лошадей, князь замечательно руководил царскими конюшнями и заслужил размещение императора, чем и воспользовался на протяжении строительства железной дороги в Тульской губернии и совершил ее линию по удачнейшему для себя маршруту. На покровительство Александра II князь, по всей видимости, сохранял надежду и в этом случае.
Деньги на финансирование сухарного подряда князю готовы были дать многие банки, но все они желали иметь солидное обеспечение кредита, какового у князя не было и быть не имело возможности. В следствии он воспользовался помощью Кронштадтского коммерческого банка, член правления которого Шеньян захотел принимать участие в военных поставках. Действительно, средств у банка также недоставало, и потому компаньоны задумали комбинацию, разрешавшую им профинансировать собственный проект.
В те времена каждому человеку, внесшему вклад в банк, выдавался вкладной билет — документ, где значились сумма вклада, срок его выплаты и надеявшиеся проценты. Потому, что вкладчик не имел возможности до срока взять собственный вклад обратно, показалась практика заклада вкладных билетов, другими словами получения под них кредита. А временами, при громадной потребности, вкладные билеты продавались желающим с значительной скидкой.
Никаких собственных больших вкладов у Шеньяна и Оболенского в Кронштадтском коммерческом банке не было. Исходя из этого они сделали вывод, что банк будет выдавать князю вкладные билеты не под настоящие деньги, а под его векселя — с обязательством выплатить деньги в указанный срок. О том, что из этого оказалось, говорилось в обвинительном акте по делу Кронштадтского коммерческого банка:
Князь Оболенский прекрасно знал, что чрез Шеньяна он может вольно приобретать из банка вкладные билеты, а Шеньян сохранял надежду, что князь Оболенский при общественном положении и своём титуле может весьма выгодно обращать эти билеты в деньги, благодаря чего внес предложение срочно князю Оболенскому на пара сот тысяч билетов, прося дотянуться под них денег. Первая пария билетов, на 500 000 р., была заложена князем Оболенским за 280 000 р., из которых 140 000 р. он забрал себе для сухарного подряда, а остальные 140 000 р. передал Шеньяну, употребившему их на дела военного комиссионерства.
За тем Шеньян вступил в сухарный подряд князя Оболенского и в компании с ним начал вести это дело. Первый подряд был забран у интендантства на 800 000 пудов по договору, осуждённому 28-го июня 1877 г., и был окончен в последних числахАпреля 1878 г., а 13-го мая того же года Шеньян и Оболенский забрали уже второй подряд на 300 000 пудов. Со времени вступления Шеньяна в компаньоны князя Оболенского по сухарным подрядам правление банка начало выдавать вкладные билеты, нисколько не стесняясь никакими существующими правилами и нисколько не соображаясь с подлинным положением дел банка.
Складывается чувство, что и князя, и Шеньяна, и других участников правления банка охватила лихорадка, подобная золотой. Они хватались за разнообразные армейские заказы, сулившие призрачную прибыль, и Оболенский неустанно носился по провинциальным банкам, реализовывая и закладывая вкладные билеты. Не завершив дела с интендантством, компаньоны взялись инвестировать добытые посредством аферы деньги в постройку Боровичской железной дороги.
Наряду с этим никто из них так и не удосужился сесть и подсчитать, во что обходится выполнение подрядов и какое количество в итоге будет возвращено средств. А согласно материалам уголовного дела, результаты аферы с выпуском ничем не обеспеченных вкладных билетов были катастрофическими:
Результатом для того чтобы отношения к делам банка со стороны правления была выдача Оболенскому и Шеньяну вкладных билетов на громадную сумму шести миллионов рублей, из которых ко дню закрытия банком собственных операций осталось невозвращенных вкладных билетов на сумму 2 545 000 руб..
Кроме того, перед завершением операций правление банка применяло для погашения долгов по вкладным билетам средства вкладчиков, что действовавшим законодательством категорически воспрещалось. В итоге разоренными остались тысячи семей. Разорен был и князь, жаловавшийся позже, что из-за выполнения патриотического долга он лишился всего состояния, ввел жену в долги на 800 000 руб. и утратил хорошее имя. Действительно, не уйдя от сумы, Оболенский ушел от колонии.
Процесс по делу банка, начавшийся в первой половине 80-ых годов XIX века, был одним из самых скандальных в русской судебной истории. Юрист — присяжный поверенный князь Урусов — разошелся так, что обидел обвинителя. Множество нареканий позвало и ведение дела председательствующим суда.
Но самой основной проблемой выяснилось то, что присяжные не могли разобраться в хитросплетениях банковского законодательства, ведения учета в Кронштадтском коммерческом банке и были запутаны речами о мошенничестве с одной стороны и рассказами о исполнении патриотического долга — с другой. Так что из сумятицы и хаоса суда князь вышел оправданным, правда с очень сильно подмоченной репутацией.
Но, эта история нисколько не помешала князю пара лет спустя пуститься в новые авантюры. В этом случае он занялся, казалось бы, как раз тем, в чем разбирался оптимальнее ,- скаковыми лошадьми. В компании с отставным штабс-капитаном Александром Осиповичем Мордвиным-Шодро он начал издавать издание Конская охота, и помогал новому другу создавать лучшую в стране скаковую конюшню.
Занятие это потребовало так больших затрат, что кроме того средства очень состоятельного Мордвина-Шодро истощились, и друзьям было нужно одалживать все солидные и солидные суммы. Дело, как в большинстве случаев у Оболенского, велось с размахом и очень бестолково. Свести затраты с доходами все было как-то недосуг, но князь, как писали по окончании разразившегося скандала очевидцы, уверял компаньона, что благодаря связям в высших инстанциях он сможет развернуть дело так, что кредиторы возьмут по 10 копеек с каждого данного им рубля и еще будут радоваться таковой удаче.
Но кредиторы почему-то не радовались и под обеспечение возврата долгов арестовали самое полезное, что было у Мордвина-Шодро,- конюшню со всеми скакунами. Вот лишь ни у судебных исполнителей, ни у кредиторов пристойных мест для содержания породистых животных не нашлось. И князь Оболенский как бы кстати внес предложение забрать скакунов на важное хранение.
Деньги для возврата долгов так и не пребывали, и потому суд назначил сутки проведения аукциона по продаже лошадей. Но у Оболенского их не выяснилось. Он говорил, что часть из них послал на скачки в Царское Село, а часть — в поместье, пастись на лугах.
Но оказалось, что вместе с Мордвиным-Шодро он втайне от кредиторов уже распродал солидную часть жителей лучшей в стране конюшни — по 1,5 тыс. руб. за скакуна, каковые ценились, как сейчас ценятся спорткары.
В следствии князь в 1895 году опять попал под суд — и опять вышел сухим из воды. С частью кредиторов компаньоны все-таки расплатились и представили дело так, словно бы вся история произошла из-за корыстолюбивого представителя одного из заимодавцев, из-за упорства которого русским так ни при каких обстоятельствах и не удастся обогнать британцев в скаковом деле. Мордвина-Шодро и Оболенского присяжные оправдали.
Столь же успешным был финал дела князя Бориса Николаевича Голицына, обвинявшегося в 1885 году в растрате и мошенничестве. Князь в середине 1870-х годов решил, как и многие состоятельные русские, подзаработать на ЖД буме и благодаря связям и имени отыскал компаньонов и подходящую линию для ее проведения. Голицын положил огромные средства в проект и, в то время, когда стало известно, что строительства дороги не будет, был в долгах по уши — заложено было все его имущество впредь до личных вещей.
Как раз тогда князь Голицын и придумал две мошеннические схемы чтобы получить деньги. Привычный ему торговец управляющие и Тургенев княжескими поместьями искали простаков, хотевших поступить на работу к князю. Об широких имениях Голицыных в стране знали практически все, и из желающих взять прибыльное место выстраивались очереди. Но в духе того времени князь объявлял соискателям, что они должны внести залог, из которого при их воровства на должности он имел возможность бы произвести вычет.
Все, кто имел возможность собрать более либо менее большие средства, отправлялись добывать деньги. Кто влезал в долги, кто реализовывал дома и второе имущество. Назначенные суммы — от 1,5 тыс. до 3 тыс. руб.- доставлялись князю, и тот, забрав деньги, давал слово сказать о времени отправления к месту работы.
Но никаких сообщений от Голицына не было, а все попытки вернуть деньги заканчивались ничем.
Помимо этого, в первой половине 80-ых годов XIX века князь начал реализовывать собственные паи в железной дороге, которую уже никто не стал бы строить. Причем клиентам, включая князя Шаховского, он давал слово по окончании окончания строительства высокооплачиваемый пост в правлении дороги.
Казалось бы, вина князя Голицына была очевидной и его ожидала колония. Но присяжные оправдали его и в этом случае. Быть может, вследствие того что перед судом он где-то раздобыл деньги и вернул части пострадавших их залоги.
Но скорее дело было в том, что обывателям было чертовски приятно вершить судьбу и помиловать князя с таковой славной родословной. Да и как не помиловать, если он собственный — русский. А единственным осужденным по великосветским мошенническим делам был жандармский полковник из рода французских маркизов Меранвиль-де-Сенклер.
Жандармы-крышеватели
История, в которой пострадал жандармский полковник, по сегодняшним меркам очевидна. Меранвиль-де-Сенклер крышевал великосветский бордель, что содержал на Васильевском острове в Петербурге его близкий (как утверждали современники, до последней степени интимности) приятель — присяжный поверенный Аркадий Зеленко. Адвокатской практикой Зеленко практически не занимался, а брался посредством все того же полковника проталкивать необходимые ответы в высших инстанциях.
К примеру, собаки одного из одесских миллионеров загрызли соседского ребенка, и суд, не обращая внимания на все усилия защиты и розданные взятки, приговорил торговца к настоящему заключению в тюрьме. Тогда за 50 тыс. руб. был нанят Зеленко — и торговца нежданно для всех помиловали.
Слава о громадных возможностях юриста распространилась по стране, и в один раз к нему обратился Павел Попов, сын сравнительно не так давно скончавшегося богатейшего крымского землевладельца, отставного генерала Василия Попова. Павел женился против воли отца, к тому же и на дочери управляющего, которая нравилась самому старику. Так что в следствии Павел был лишен средств и вычеркнут из завещания.
Примирить сына и отца пробовал авторитетнейший священник — папа Иоанн Кронштадтский. И старик, покаявшись в грехах, как словно бы забыл обиду сына, но трансформаций в завещание не внес. Все его состояние досталось второму сыну — Юрию, что годами поправлял собственный здоровье за рубежом.
Юрий Попов дал брату лишь 10% отцовского состояния и забрал расписку, что тот не начнёт требовать большего. И вот в 1895 году Павел решил посредством Зеленко добиться пересмотра соглашения с братом.
Никаких юридических возможностей дело не имело, и потому юрист решил идти иным методом. Он договорился с Павлом Поповым о том, что тот даст десятую часть добытых для него денег, а позже внес предложение Меранвилю как направляться надавить на Юрия Попова, дабы вынудить его по-братски поделиться с братом. Конечно, за половину взятого от Павла гонорара.
Жандармский полковник выехал в Париж, где жил Юрий Попов, и совершил соответствующую воспитательную работу.
Юрий Попов,- говорилось в одном из описаний суда,- утверждал, что Меранвиль раньше всего явился к нему как лицо служебное. Юрий Попов знал, что Меранвиль пребывает в ведомстве, которое шутить не обожает и может творить собственный суд скоро и бесповоротно.
Меранвиль, по словам Юрия Попова, объявил, что он намерено командирован генералом Рихтером — в то время управляющим канцелярией по подаче прошений, с тем дабы убедить Юрия Попова полюбовно и дружески удовлетворить нравственно и юридически честные притязания брата Павла. Меранвиль объявил, что в сферах страшно обиженны тем, что брат так обидел брата, и Юрию, брату-обидчику, угрожают имущественные и индивидуальные репрессии. В случае если брат Павел не будет срочно компенсирован, то, быть может, имения будут конфискованы, а правительство потребует у союзно-дружественной державы выдачи брата-эксплуататора.
В итоге Юрий Попов дал согласие дать Павлу 1,366 миллионов рублей., из которых Меранвиль и Зеленко забрали себе 260 тыс. Но, когда Юрий узнал, что никакого официального поручения у полковника не было, он обратился к властям. На суде Зеленко оправдали, а Меранвиль взял ссылку в Западную Сибирь, откуда скоро бежал за границу.
Ничего необычного в этом решении суда не было. Жандармов в Российской Федерации не обожали неизменно, и если сравнивать с ними содержатели борделей считались чуть ли не приличными людьми. События дела и факты, как в большинстве случаев, не играли на суде никакой роли.
Так как русский человек выбирает сердцем, душой, но разумом — ни при каких обстоятельствах.
